Продолжение. Предыдущий рассказ «Полдень, которого не было«.
Эпиграф:
Алиса очнулась от запаха – густой, приторно-соленый, как будто море выплюнуло на берег кучу гниющих водорослей и обгорелых досок. Она лежала в груде кирпичей, переплетенных с колючими ветками бурьяна. В горле застрял пепел.
Кёнигсберг… Нет, теперь это бы звучало как оскорбление. Город лежал в руинах, как поверженный великан, чьи кости торчали из земли, напоминая о былом величии. Остовы домов с зияющими глазницами окон смотрели на небо, словно безмолвные свидетели катастрофы. На облупленных стенах виднелись немецкие надписи – выцветшие, но все еще читаемые: «Hier wird ein Park entstehen!» – «Здесь будет парк!». Краска, замазывающая эти слова, была наложена торопливо и небрежно, словно кто-то спешил скрыть прошлое.
Вокруг сновали люди. Переселенцы. Они копошились в развалинах, как муравьи, разбирая брусчатку для новых дорог, вытаскивая обгоревшие балки, пытаясь извлечь хоть что-то полезное из этой каменной могилы. Их одежда – рваные телогрейки, заплатанные платья – говорила о голоде и лишениях. Ветер принёс запах балтийской селёдки, просоленной в бочке прямо на берегу, и странный, сладковатый аромат – где-то пекли пироги из трофейной немецкой муки, смешанной с чем-то ещё, что Алиса не могла определить. Запах надежды, приправленный отчаянием.
Первые часы
Алиса в своём жёлтом платье – это было как яркое пятно на фоне серой разрухи, как осколок радуги, упавший в пепел. Она выделялась, словно инопланетянка, заброшенная в чужой, враждебный мир.
Старуха у колонки с ведром крестилась, бормоча что-то невнятное: «Бесовское отродье! Нечистая сила!» В её глазах плескался страх и подозрение. Мальчишка-сирота, худой как щепка, сунул ей чёрствый пряник, обломанный пополам: «Ты из Ленинграда?» – спросил он с осторожным любопытством. В его голосе звучала тоска и надежда на что-то лучшее.
Она не успела ответить, как к ней подошел мужчина в форме НКВД, но без особой спешки, словно проверяя документы скорее из вежливости, чем по долгу службы. Он прищурился: «Девочка, ты одна? Где твои родители?» Его голос был усталым и равнодушным – отголосок той жестокости, что была раньше, но теперь смягченная всеобщей усталостью. Он явно не собирался тратить на неё много времени.
Она вырвалась, оттолкнула его и побежала. Бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь о камни и битый кирпич. Ей нужно было спрятаться. И она нашла убежище в развалинах кирхи. В одном из полуразрушенных подвалов, за завалами кирпичей и обломками мебели, она наткнулась на нечто неожиданное – небольшой тайник. Там лежали лохмотья: грубая льняная рубаха, широкие штаны, поношенные кожаные сапоги без каблуков.
Одежда была явно старая, пропахшая сыростью и пылью, но вполне пригодная для того, чтобы слиться с толпой. Кто-то прятал их здесь, спасаясь от чего-то или от кого-то. Алиса быстро переоделась. Жёлтое платье с котами исчезло под слоем грубой ткани. Теперь она выглядела не как инопланетянка, а как еще одна из тех, кто скитается по руинам в поисках хоть какого-то подобия жизни. Она даже попыталась завязать волосы в тугой пучок, чтобы скрыть их яркость. В зеркале осколка стекла она увидела незнакомое лицо – более суровое, более осторожное. Но глаза… Глаза остались прежними – полные азарта и надежды добраться до своей цели.
По следам прадеда
В сумке, которую она схватила в спешке перед исчезновением – сумке, которая казалась нелепо тяжёлой на фоне её хрупкой фигуры – лежали странные вещи:
- Фонарик-жучок из будущего. Холодный, металлический, он обещал свет в этой кромешной тьме.
- Вырезка из «Калининградской правды» за 1947 год. На фотографии был изображен мужчина с усталым взглядом и короткой стрижкой – С. Коршунов. Подпись гласила: «Фотокорреспондент». Алиса не понимала, зачем ей эта фотография, но чувствовала, что она важна.
- Карта города. Не современная, а старая, немецкая карта, с аккуратными надписями и детальными обозначениями улиц. На районе Россгартен была сделана красная точка – кружок, нарисованный дрожащей рукой.
За стеной завыла сирена. Комендантский час. Звук был пронзительным и тревожным, словно предвещал беду. Алиса включила фонарик. Луч света скользнул по обрушившимся сводам кирхи, выхватывая из темноты фрагменты фресок и надписей на латыни. И вдруг, прямо перед ней, на стене проступили свежие буквы, написанные углем:
«Серёжа, ищи у Рыбного рынка. Там твой „чёрный ящик“. — Л.»
Алиса замерла. Кто такой Серёжа? Что такое «черный ящик»? И кто такая Л.? Она чувствовала, что в этом городе, полном руин и тайн, её ждет нечто большее, чем просто выживание. Её ждало приключение – опасное, запутанное, но неизбежное. И она должна была найти ответы.
Фотокорреспондент
Алиса поправила грубую шерстяную косынку, плотно обмотав ею голову. Она чувствовала запах сырости и гари, въевшийся в ткань старого платья, которое нашла среди руин бывшего дома. Платье было слишком большим, рукава волочились по земле, но это было лучше, чем ее пижама, вызывавшая ненужные вопросы. Главное — спрятать рыжие волосы. Алиса судорожно сжала в кулаке фотографию — единственную ниточку, связывающую её с целью. Выронить её сейчас значило потерять всё.
«Сергей Коршунов,» – прошептала она. На снимке молодой человек с умными, немного грустными глазами и копной непокорных волос. Он выглядел как типичный советский фотограф: скромный, сосредоточенный… но это была не просто фотография. Это был «Автопортрет с усами» – знаменитая работа Сергея Коршунова 1947 года, запечатлевшая его в разгар разрухи и надежд нового города. Работа, которая принесла ему первую провинциальную славу и… да, теми самыми усами, которые она когда-то дорисовала на историческом снимке. Теперь они были настоящими. Мурашки побежали по спине — получается, её детская шалость действительно изменила прошлое?
Калининград… Кёнигсберг… Город, вырванный из истории и втиснутый в новую реальность. Разруха, голод, отчаяние – все это давило на нее, как физическая тяжесть. Но Алиса не могла позволить себе поддаться эмоциям. Ее мать, Лена Коршунова, исчезла в Институте Хронологических Исследований за секунду до активации портала. И Алиса была уверена – ее прадед, Сергей Коршунов, каким-то образом причастен к этому.
Она знала, что это звучит безумно. Связывать исчезновение талантливого хронолога с его давно умершим предком, фотокорреспондентом газеты «Калининградская правда»? Но логика Института была холодной и безжалостной: искажения в прошлом всегда оставляют след в генетической памяти потомков. Если Сергей Коршунов совершил нечто, что повлияло на ход времени, то Лена могла стать жертвой этого влияния.
Алиса огляделась. Вокруг – груды кирпича и битого стекла. Повсюду копошились люди: мародеры, строители, просто выжившие. Она должна была найти Сергея Коршунова. И он не скрывался. Он работал официально, делал снимки для газеты, документировал новую жизнь города. Это усложняло задачу – как подступиться к человеку, который живет на виду?
«Начнем с редакции,» – подумала она, плотнее прижимая фотографию к груди. «Если он там работает, то наверняка оставил какие-то следы.»
Она направилась к зданию, где располагалась «Калининградская правда». Оно было в лучшем состоянии, чем большинство других построек – видимо, газету считали важной частью новой советской реальности. Но даже здесь чувствовалась атмосфера усталости и дефицита: облупленная краска, выцветшие афиши, изношенная мебель.
Запах типографской краски смешивался с чем-то неуловимо знакомым — так пахли лаборатории Хроноцентра. Значит, она на правильном пути. Кто-то здесь уже работал со временем… и этот кто-то мог знать, где искать Лену.
«Интересно,» – прошептала она, прислушиваясь к своим ощущениям. «Похоже, я не единственная, кто ищет ответы в этом городе.» И этот кто-то, возможно, работает прямо сейчас в редакции «Калининградской правды».
Редакция без адреса
Алиса сверялась с картой, но улицы не совпадали. Немецкие названия стерли, новые еще не прижились. Она шла, ориентируясь на уцелевшие здания:
— Кирха с провалившейся крышей – значит, нужно налево.
— Обгоревшая аптека с вывеской «Apotheke» – еще двести метров.
— Ручей, заваленный обломками, – тут и должна быть редакция.
Вот оно – уцелевшее здание с отбитой штукатуркой. Над дверью криво висела табличка: «Калининградская правда». Кто-то гвоздем подправил букву «а» в слове «правда», сделав ее похожей на «o».
Редакция помещалась в одной большой комнате, пахнущей пылью, чернилами и дешевым табаком.
— Посредине – раздвижной обеденный стол, исцарапанный ножами. На нем – ворох газетных полос, кружка с остывшим чаем и гильза вместо пресс-папье.
— У стены – длинная скамья. Три женщины в платках стучали по печатным машинкам. Одна, с лицом, как у замёрзшей птицы, что-то шептала в трубку телефона: «Даю материал про ударников! Нет, про рыбаков еще не…»
— Напротив – мужики в гимнастёрках спорили, размахивая руками. Один тыкал пальцем в таблицу: «В колхозе «Заря» урожай – три черта с рогами! Как это в передовицу?»
— В углу – буфет с резными дверцами. Сквозь стекло виднелись папки с надписями «Секретно» и бутылка мутной жидкости.
— За тонкой дверью – кабинет редактора. Оттуда доносилось: «Коршунов! Твой снимок – дерьмо! Где трудовой энтузиазм? В полдень жду материал!»
Алиса прижалась к косяку. Из кабинета вышел худой мужчина в пиджаке с заплатками. На ремне – немецкая «Ikonta» с треснутым видоискателем – трофей, переживший войну. Сергей Коршунов… И те самые усы, которые она когда-то дорисовала на фотографии.
Продолжение следует…
Первоначально рассказ «Полдень, который есть» опубликован на моем канале в Дзене. Там же можно оставить комментарий к рассказу.